Однако подписание договора еще не означало выплаты репараций в срок. Еще с 1919 года германская экономика, как, впрочем, и подавляющее большинство европейских экономик в послевоенные годы, ощутила первые симптомы мощного финансового кризиса. К началу 1922 года этот кризис достиг апогея. Он сопровождался невиданной доселе гиперинфляцией. Средний уровень инфляции составлял 25% в день, то есть за три дня цены вырастали вдвое, а за месяц они вырастали в тысячу раз. Цены зачастую менялись несколько раз в течение одних суток. Государство не успевало печатать новые деньги, дошло до того, что экономически выгоднее стало топить печь деньгами, а не покупать дрова. Вскоре большое распространение получила бартерная торговля, а также так называемые суррогатные деньги, именовавшиеся нотгельдами. Если 1 января 1921 года за один доллар США давали 75 марок, то 1 сентября 1923 года – 10 миллионов марок [15, c.21].
Разумеется, в таких условиях Германии затруднительно было начать выплаты репараций. В то же время, от выплаты Германией репараций напрямую зависела экономическая ситуация в Великобритании и, особенно, во Франции. Европа еще не научилась жить при новых условиях, когда одних только таможенных границ стало 20 тысяч километров. Потому стабилизация ситуации в экономике стала первоочередной задачей созванной к 10 апреля 1922 года Генуэзской конференции, куда впервые были приглашены официально представители Советской России и Германии. Западные державы надеялись получить с России в обмен на признание долги царского правительства.
Однако Генуэзская конференция с этой точки зрения закончилась безрезультатно. Советская Россия согласилась выплатить долги царского правительства при условии, что Запад возместит ущерб, нанесенный интервенцией в Россию во время гражданской войны. Кроме того, России удалось внести раскол в ряды западных партнеров. 14 апреля 1922 года в пригороде Генуи Рапалло был подписан договор между Германией и Россией об отказе от взаимных претензий и восстановлении дипломатических отношений. Важным был пункт, согласно которому немецкие военные могли обучаться в советских школах, что позволяло в какой-то мере обходить ограничения Версаля [8, c.77].
Рапалльский договор вызвал закономерное недовольство Франции, срочно принявшейся укреплять Польшу, рассматривавшуюся теперь как барьер между Германией и Россией. Рапалльский договор также вызвал недоверие со стороны стран-победительниц к Германии, хотя министр иностранных дел Вильгельм Ратенау в своей речи в Генуе был максимально корректен и гарантировал выплату репараций в срок [25].
Позиция канцлера Вирта и министр Ратенау, получившая название «политика выполнения» [11, c.28], не устраивала круги крупного финансового капитала во главе с небезызвестным нам уже Гуго Стиннесом. После того, как к 31 мая 1922 года (а это была очередная контрольная дата для внесения репарационного взноса) ни Лондон, ни Париж не оказали какой-либо помощи в получении займа и отказались ввести мораторий на выплаты, крупный немецкий капитал стал открыто призывать к саботажу Версальского договора и условий Лондонской конференции. Видя всю очевидность того, что Франция явно взяла «курс на Рур», Стиннес предлагал позволить французам оккупацию, чтобы столкнуть ее с Британией, и, играя на их противоречиях, вообще отказаться от выполнения версальских договоренностей. Соратник Стиннеса Гильферих говорил: «Перед нами откроется путь к спасению лишь тогда, когда окажется, что имеется германское правительство, которое повернётся спиной при предъявлении ему невыполнимых требований. Спасение будет возможно, когда мир поймёт, что в Германии снова — разрешите мне выразить мою мысль одним словом — можно иметь дело с мужчинами» [25].
На следующий день после этой недвусмысленной речи Гильфериха, 24 июня 1922 года был убит Вильгельм Ратенау. Организаторами убийства стали члены монархической группировки «Консул», вероятнее всего, направляемые Стиннесом и Гильферихом [25].