29 сентября Рабиндраната доставили в Калькутту и поместили в родительском доме. Через два дня секретарь Ганди прибыл, чтобы передать соболезнования Ганди. Больной ещё не вполне понимал обращённые к нему слова и с трудом говорил. Он беспощадно глядел на секретаря, и слёзы лились по его щекам. Невестка Тагора, которая присутствовала при этой сцене, записала: «В первый раз я видела, как он плачет. Он всегда умел владеть собою, и даже в дни самых горьких утрат я не видела, чтобы он терял самообладание. А теперь казалось, будто прорвалась плотина». бальзамин ампельный
Здоровье полностью так и не возвратилось к нему, но вскоре Рабиндранат уже мог сидеть в постели и вести беседу. Рука не подчинялась ему настолько, чтобы держать перо, но рифмы и образы его не оставляли, он диктовал свои стихи, а его близкие записывали их.
Вера его не сломлена, и воля не побеждена, как бы ни были сильны его муки. Он знает, что человек может добывать мёд и из горнила страданий.
По мере выздоровления поэт снова обретал бодрость духа и находил радость в простых, мелких событиях. Например, 11 ноября он продиктовал стихотворение, посвящённое маленькой пташке, которая стучала клювиком в окно, затем влетела, порхала вокруг, щебетала.
Вскоре его перевезли в Шантиникетон, где вид широких просторов, голубые небеса и высокие деревья, счастливый смех детей помогали ему вновь обрести тягу к жизни. Тагор любил солнце, и большинство стихотворений диктовал по утрам. Вечером возвращался жар, он чувствовал себя слишком слабым и изнурённым.
Страдания и боль обращали все мысли Рабиндраната к телесному недугу. Но те, кто ухаживал за ним в эти дни, свидетельствуют, что поэт стойко переносил боль, не подавая виду, и постоянно развлекал своих сиделок шутками и забавными стишками. Он не хотел, чтобы боль, терзавшая его, отражалась в их глазах.
Боль не оставляла Тагора никогда. Случалось, что ему удавалось преодолеть её, особенно по утрам, пока не поднимался жар. В это время он продолжал творить. Одно из лучших стихотворений он продиктовал в Шантиникетоне 21 января 1941 года. Вспоминая свой путь поэта, Тагор находит много срывов и неудач и смерено признаётся в своих недостатках.
Много ли знаю я о нашей огромной планете?
Сколько морей, и пустынь, и хребтов, и потоков на свете,
Сколько открытий и подвигов, стран, городов и селений,
Сколько диковинных тварей и редких растений!
Много в жизни не видел я. Мир так богат и широк,-
Я охватил лишь его небольшой уголок.
Последние три месяца жизни Тагора до краёв заполнены страданием. Страдало его тело, безжалостно терзаемое болью, которой не было облегчения.
Как глубоко и страстно ни любил Тагор свой народ, как ни сочувствовал ему, в эти дни он размышлял о новой мировой войне, находившейся тогда в самом жестоком разгаре,- армии Гитлера приближались к России. Он беспокоился о судьбах миллионов безвинных людей всех наций, втянутых в мировую бойню. Но, с другой стороны, несмотря на своё сочувствие к русским и союзникам, он никогда не считал немцев и японцев единственными и абсолютными виновниками этой драмы. Мир, не уставал повторять он, попался в свою собственную ловушку, где религия, национализм и все прочие ухищрения служили лишь для того, чтобы затянуть потуже удавку.